Последние короли Шанхая. Соперничающие еврейские династии, которые помогли создать современный Китай - Джонатан Кауфман

Индию, Ханн написала своей сестре Хелен: «Правда, Хелен, я люблю его; все, что мы знаем о нем».

Со своей стороны, Виктор относился к Ханн иначе, чем к другим женщинам, мелькавшим в его дневнике. То, что началось как короткий роман, переросло в дружбу; Ханн была одной из нескольких женщин, с которыми Виктор сблизился и которым доверился. Когда Ханн подписала контракт на написание книги о семье Сунг, она показала Виктору черновик первых глав. «Он оказал мне огромную услугу», — вспоминает она. «До этого момента я использовала своих старых друзей из клуба Monday Night Club в качестве жертв, пробуя на них книгу глава за главой. Они слушали, оценивали, делали несколько мягких предложений, задавали вопросы, но постоянно говорили мне, что судить еще рано». Виктор был не так вежлив. Он прислал мне мои драгоценные главы с резкой запиской: «Это скучно, — сказал он категорично. Мне до смерти скучно. Если бы я уже не лежал в постели, я бы заснул в кресле, читая ее».

Хан начал переписывать. Когда Виктор прочитал вторую версию, он сказал ей, что эта книга не дает ему уснуть до часу ночи. Книга стала бестселлером.

Но их советы не были обоюдными. Виктор не придал значения предупреждениям своей возлюбленной о том, что в Шанхае растет поддержка коммунистов. Эмили, как репортер, видела неравенство между иностранным богатством и китайской бедностью, которое его подпитывало. Эмили общалась с такими миллионерами, как Виктор, но ее китайский любовник Зау Синмай также познакомил ее с китайскими интеллектуалами и левыми мыслителями, включая Чжоу Эньлая. «Даже здешние аристократы, которых я знаю, признают, что коммунизм — это единственный выход», — писала она. Ханн подружилась с китайскими политиками, один из которых предупредил ее: «Британцев ждет грубое пробуждение».

Виктор отмахнулся от ее опасений: его рассудок был затуманен деловыми отношениями с националистами, которые уверяли его, что коммунизм не представляет угрозы, и ревностью к роману Ханна с Зау, который был открытым секретом в кругу общения Виктора. Он вспыхивал, когда она использовала китайское произношение иностранных имен. Однажды, когда Эмили пришла покататься на его яхте в купальнике, Виктор заметил, что ее кожа имеет желтый оттенок — признак возможной желтухи, вызванной курением опиума вместе с Зау. «Ты становишься слишком китайской, черт возьми», — крикнул он.

Хан испытывала противоречие от увиденной ею нищеты. По ее мнению, быть в Китае — значит быть соучастником эксплуатации. «Зачем отказываться от рикша, — писала она в своих мемуарах, — когда во всех остальных отношениях ты наносишь не меньший вред, просто живя как иностранец в перенаселенной стране Китая? Туфли, в которых я хожу, сделаны потным трудом; сапожник, измученный моими торгами, берет деньги со своих рабочих, и поэтому они эксплуатируются (мною) так же, как и рикша…»

«Дешевая рабочая сила в таком огромном городе, как Шанхай, означает дешевое производство: мебель, домашняя работа, одежда и зелень. В спокойном неведении я сидел на вершине кучи недокормленных кули».

* * *

В 1935 году, когда Fortune восхвалял Виктора и «шанхайский бум», муниципальный совет Шанхая собрал на улицах Международного поселения 5950 китайских трупов — жителей Китая, умерших от голода или болезней, чьи семьи были слишком бедны, чтобы похоронить их. В популярном ресторане Jimmy's Kitchen, основанном бывшим американским военным коком, который Виктор часто посещал, подавали гамбургеры и хаш из солонины такими большими порциями, что каждый посетитель уходил с пакетом — не для семейной собаки, а чтобы отдать его нищим, которые ждали на улице. Американский журналист Эдгар Сноу, который вскоре отправится в Енань и будет сочувственно документировать приход к власти Мао и коммунистов, остановился в номере 303 отеля Astor House, принадлежащего Кадори, расположенного вниз по Бунду от Cathay, и вкратце описал резкий разрыв между богатыми и бедными, иностранцами и китайцами в Шанхае. Иностранец в Шанхае «живет в отдельном мире», — писал Сноу. «Для него 3 000 000 китайских рабочих в Большом Шанхае — это так необходимый фон для торговли и промышленности, но разве не прискорбно, что все они не могут быть такими же, как мы?»

По мере того как в Шанхае распространялись волнения, радикализм проникал в ряды сотрудников Катай. Ян Мэнлян, сын бедняка из шанхайской семьи, был нанят встречать людей у дверей ресторана отеля Cathay. Ему было двенадцать лет. «Тебе лучше потрудиться для меня. Знаешь, мне проще нанять 100 официантов, чем искать 100 собак», — сказал ему иностранный менеджер ресторана.

Чтобы продвинуться по службе и стать официантом, Ян изучал английский язык в вечерней школе и начал покупать английские книги и журналы, в том числе книги о коммунизме и унижении Китая британцами.

«Каждый несет ответственность за подъем и падение своей страны», — заключил он. Он вступил в подпольную коммунистическую партию и, работая официантом в популярном ресторане Cathay и на частных вечеринках в отеле, стал полезным шпионом, следящим за приходами и уходами националистических китайских лидеров, а затем и японских бизнесменов и чиновников. Когда в 1949 году коммунисты захватили Шанхай, он стал высокопоставленным чиновником Народно-освободительной армии, оккупировавшей город.

Виктор время от времени, казалось, понимал хрупкость Шанхая и то, как широко распространенная бедность среди его китайских жителей ограничивала даже его экономический успех. «Запад никогда не сможет продолжать снабжать Восток промышленными товарами, если он также не предоставит средства для повышения покупательной способности людей, для которых эти товары предназначены», — писал он в 1932 году. Он гордился тем, что платил своим китайским рабочим более высокую зарплату, чем почти все остальные западные бизнесмены в Шанхае.

Но Cathay был закрыт для всех, кроме самых богатых китайцев. В 1933 году один из китайских клиентов написал в местную газету, жалуясь на то, что на этажах офиса Виктора в Cathay есть раздельные туалеты, один из которых помечен как «Джентльмены», а другой — «Китайцы».

«Мы можем предложить руководству отеля построить желоб от стойки кассиров» к реке за пределами отеля, «чтобы деньги нежелательных китайцев можно было сбрасывать в эту реку. Она просто не может быть достаточно чистой, чтобы смешиваться с монетами, сданными белыми», — написал он.

Несколько лет спустя китайский левый писатель Лу Сюнь посетил Cathay, чтобы повидаться с британским другом. Когда он вошел в лифт в холле, китайский лифтер проигнорировал его. Подождав несколько минут, Лу Сюнь поднялся на семь этажей пешком. Неудивительно, писал позже Лу Сюнь, что столкновение с подобными унижениями доводило многих китайцев до того, что они «жили в маленьких комнатах и буквально скармливали свое тело клопам».

* * *

Над политикой, экономикой и разногласиями Шанхая нависал растущий призрак